Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэ - Страница 22

К оглавлению

бурю. Тело его начинало с бешеной скоростью вращаться прямо внутри кожи, так что

пятки его, икры и зад оказывались спереди. Один его глаз втягивался глубоко внутрь его

головы, а другой, огромный и красный, вываливался на щеку рот его распахивался так

широко, что видно было горло, через которое легко могла пройти человеческая голова.

Волосы его стояли на голове дыбом, подобно кустам боярышника, причем на конце

каждого волоса висела капелька крови. Надо лбом героя сверкал луч света, толстый, как

точильный камень воина, а из темени его вырывался столп темной крови, подобный

мачте большого корабля. Не было большего чуда, чем это «чудесное искажение». Когда

же Кухулин выходит на поле, чтобы его красоту увидели уладские женщины, поэты и

иные люди искусства, красота его, как отмечала М Л Сьесгедт, носит весьма

причудливый характер волосы его становятся каштановыми у корней, кроваво-красными

— в середине и золотыми на концах, на каждой из его щек — четыре родинки: желтая,

зеленая, синяя и пурпурная, в каждом глазу у него по семь зрачков, а на каждой ноге и

руке по семь пальцев «с длинными золотыми ногтями».

В своей ярости Кухулин «не отличает врагов от друзей и даже может поразить их, если

они предстанут перед ним». И все же следует отметить, что он отвергает помощь

разрушительницы Морриган и тем навлекает на себя её месть в разгар битвы. Не страсть

ли к абсолютному разрушению есть тот враг, которого воин должен постоянно избегать,

и не Дагда ли, божественный Всеотец Дагда, владыка всего живого и мертвого,

управляет и силами уничтожения. Одним концом своего жезла Дагда может убить девять

человек, но другим концом он возвращает им жизнь

Мы уже отмечали, что отличительными чертами саг этого цикла являются жестокость,

натиск, боевой пыл и мощь сопротивления врагу. Значительное место в них отведено

также описанию конфликта лояльностеи, который, не будь воинской дисциплины,

парализовал бы волю войска Медб ведь ее любовник Фергус, бывший король уладов,

которому приходится сразиться не только со своим приемным сыном Конхобаром,

обманом лишившим его королевства, но и с любимым воспитанником — Кухулином.

Сам же Кухулин вынужден убить в поединке своего друга и бывшего спутника Фер Диада,

и утонченная «куртуазность», с какой оба воина ведут этот поединок, лишь подчеркивает

глубину их личной трагедии. Эта тема вообще характерна для древних поэм и саг

германских народов. Вновь и вновь герои встают перед неизбежным трагическим

выбором между двух зол, каждое из которых прикидывается долгом. В отличие от

мифологических персонажей, которые демонстрируют свое превосходство, обманывая

судьбу, эпический герой должен постоянно самоутверждаться, делая выбор и твердо

следуя избранному пути, хотя он и знает, куда этот путь его приведет. Пафос героической

саги — в апофеозе воли. Лучше всего этот тезис иллюстрирует короткая повесть о Конле,

единственном сыне Кухулина.

Покинув мать, мальчик прибывает к уладам, которые сразу, едва его лодка пристала к

берегу, воспринимают его как чужака, собирающегося посягнуть на их владения. В саге

изображена замечательная романтическая сцена: мальчик ловит птиц, но не убивает их, а

отпускает на волю, они взлетают вверх, но по его зову возвращаются и садятся ему на

плечи. Однако в других эпизодах саги этот же мальчик с поразительным мужеством и

искусством отражает нападение уладских воинов. Естественно, что Кухулин, который

всегда встает на защиту родных земель, выходит навстречу отважному юноше и требует,

чтобы тот назвал свое имя. Конла, однако, не имеет права сделать это: на нем лежит гейс

(зарок, заклятие) — никому не называть своего имени и никогда не отказываться от

поединка. Постепенно Кухулин догадывается об истине, но поединок вот-вот должен

начаться, и ему остается только сказать: «Даже если это мой сын, я обязан убить его ради

чести всех уладов». Победив незнакомого юношу, он берет на руки его бездыханное тело,

кладет перед Конхобаром и уладскими воинами и восклицает: «Вот вам, улады, мой

сын».

Повести о фиане, или, как их иногда называют, Цикл Оссиана, на первый взгляд

напоминают саги Уладского цикла, поскольку в первую очередь тоже рассказывают о

сражениях и воинских подвигах, однако сам стиль повествования, характеры

центральных персонажей, их окружение, система этических ценностей и происхождение

принципиально отличны.

Ирландцы называли третью ветвь своих эпических сказаний — fianaigbeacht, т. е.

«учение о фиане». Само слово fian (множественное собирательное — fiana)

употреблялось применительно к группе воинов-профессионалов или, иными словами, «к

отряду странствующих воинов, основными занятиями которых были охота и война». Р.

Турнейзен полагал, что это слово связано с понятием Feni, которым обозначали весь

ирландский народ, а иногда — простых людей как противоположность правящим

классам. В связи с играми на досках («фидхелл» и проч.) словом fian называют всю

совокупность фигур одного из игроков, но, когда в игре, где, по-видимому, был один-

единственный король, объявляют: «их fian поставил мат нашему королю (branan)»,